В последние пару лет Минск действительно стал использовать аргумент про российскую угрозу, но лишь в непубличных беседах с западными дипломатами. Теперь она пошла в дело и на внутреннем рынке

«Лукашенко не исключил вхождение Белоруссии в состав другого государства» – таким сюрпризом многие российские СМИ огорошили на днях своих читателей. Заявление пришлось прояснять главе белорусского МИДа Владимиру Макею, который однозначно отверг такую трактовку слов своего президента.

Полная версия сенсационной цитаты Лукашенко звучала так: «Мы на фронте. Не выдержим эти годы, провалимся – значит, надо будет в состав какого-то государства идти, или о нас просто будут вытирать ноги. А не дай бог, развяжут еще войну, как в Украине».

Первая реакция стороннего читателя: откуда паника, что за фронт? Кто угрожает белорусской независимости? Очевидно, что из всех соседей реальный потенциал присоединять соседские земли и соответствующий опыт есть только у России. Но почему Лукашенко так озаботился этим сейчас?

Старый стиль, новый фокус

Дьявол, как обычно, в контексте. Громкое заявление Лукашенко сделал не перед солдатами, отправляя их в окопы под Брянск, а перед местными чиновниками Могилевской области. Темой выступления была экономика, и только она. Такой риторический ход – драматизацию рисков и угрожающий тон для мобилизации госаппарата – белорусский президент использует чаще, чем иной реально воюющий лидер.

Например, ежегодный сбор зерновых в Белоруссии официально называется «битвой за урожай». Заседания по контролю за этой битвой, словно собрания штаба офицеров, Лукашенко проводит лично на местах сражений. В эти дни он облетает страну на вертолете, оценивает поле боя с высоты. Дело здесь не только в популизме. Белорусский президент понимает, что грозное присутствие высокого начальства, постоянные пинки и полувоенная атмосфера – лучшие стимулы для местной вертикали в системе с эфемерной обратной связью.

Поэтому в самой Белоруссии никого не удивляет такой стиль общения Лукашенко с подчиненными. Как не удивляет и его любимая и не совсем лишенная логики цепочка аргументов: допустим экономический провал, население взбунтуется, в стране наступит хаос, им воспользуются внешние силы, молодая белорусская независимость падет.

Новинкой последнего заявления стал довольно четкий кивок в сторону России как внешней угрозы. В годы, когда президентов – друзей по СНГ одного за другим сбрасывали цветные революции, пугалом в заявлениях Лукашенко был Запад и его малочисленные союзники внутри Белоруссии. 12–15 лет назад белорусский президент вполне мог сделать такое же заявление, как и сейчас, но пугал бы слушателей не российским поглощением, а беспорядками, инспирированными из Польши или Литвы.

С началом украинского конфликта такой внешней мобилизационной угрозой стал развал системы безопасности в Европе, геополитическая борьба Запада и Востока и попытки «разорвать» страны региона. Мол, нам надо сплотиться и напрячься в это неспокойное время. Лукашенко редко был конкретен, ему не хотелось прицельно показывать пальцем в сторону США, ЕС или России как главного потенциального интервента, чтобы никого не обижать.

В последние пару лет Минск действительно стал использовать аргумент про российскую угрозу, но лишь в непубличных беседах с западными дипломатами. По их рассказам, накануне какого-нибудь очередного большого оппозиционного митинга белорусский МИД превентивно объясняет возможную жесткость силовиков к протестующим желанием предотвратить провокации с Востока.

Здесь вторично, действительно ли белорусская власть считает, что Кремль готовит такие провокации, или это лишь попытка обернуть обычные репрессии в приятную западному уху обертку. Важно, что до сих пор российская угроза суверенитету Белоруссии была тезисом в первую очередь для внешнего потребления. Теперь ее начали использовать на внутреннем рынке.

Здесь есть два возможных объяснения. Первое – что Лукашенко проговорился о своих реальных страхах и действительно всерьез опасается того, что Россия может поглотить Белоруссию. Второе – что ни в какую оккупацию Белоруссии он не верит, а просто посчитал это убедительным и уместным аргументом для своей аудитории здесь и сейчас. 

Судя по сумме действий белорусской власти за последние годы, истина где-то посередине. С одной стороны, не похоже, чтобы Минск считал российскую угрозу достаточно серьезной, потому что никакой долгосрочной стратегии по противодействию этой угрозе у него нет. Все шаги в этом направлении точечные и несмелые. Но у Лукашенко и его элит заметна некая нервозность и ощущение, что именно Москва сегодня – главный слон в посудной лавке региона.

Белорусский риск-менеджмент

Рассуждения о том, есть ли в Кремле планы в какой-то форме поглотить Белоруссию, логичнее оставить российским аналитикам. Я же попытаюсь ответить на вопрос, насколько серьезно такой угрозой озабочены в Минске.

Базовым негласным правилом белорусской политики всегда было не допускать появления в стране заметной силы, которая была бы более пророссийской, чем Лукашенко. Опасно давать такой внутренний рычаг давления на белорусскую власть, эдакий план «Б» для Кремля на случай серьезного конфликта. Даже в моменты самых острых ссор поддержка Лукашенко должна выглядеть в глазах Москвы меньшим злом по сравнению со всеми доступными альтернативами.

После начала украинского кризиса в Минске решили, что пора защищаться еще и от наиболее агрессивных элементов идеологии, которую Россия транслирует вовне. Идущий из Москвы имперско-патриотический дискурс стал плохо совместим с образом балансирующей Белоруссии, которая хочет дружить со всеми своими соседями вопреки их вражде между собой.

Первым элементом этой защиты стала так называемая мягкая белорусизация – выросшая лояльность белорусских властей к национальной повестке, неформальный тактический альянс по этим вопросам со своими вчерашними оппонентами внутри страны. 

Вторым – борьба с самыми ярыми активистами-русофилами, людьми, которые словами и делами демонстрируют больше лояльности и симпатии к российскому курсу, чем к белорусскому. Тут можно вспомнить более чем годовой арест и обвинительный приговор (правда, без тюремного срока) трем белорусским авторам агентства «Регнум», которых судили за разжигание национальной вражды. Другой пример – реальные тюремные сроки вернувшимся с Украины белорусским добровольцам, воевавшим против Киева. Экс-бойцов украинских батальонов тоже судили, но за контрабанду оружия и хулиганство, а не за само участие в войне.

Наконец, третья и, пожалуй, самая интересная часть этого тренда – плавное вытеснение российского влияния из области исторической памяти, ее обособление.

Только за этот год власть успела сделать несколько шагов в этом русле. Оппозиции разрешили многотысячный митинг-концерт в центре Минска на столетие объявления независимости антибольшевистской Белорусской народной республики (1918). Открыли первый в стране памятник вождю антироссийского восстания конца XVIII века Тадеушу Костюшко. Причем церемонию местные власти провели вместе с оппозиционными активистами – каждый под своими флагами.

На официальных мероприятиях 9 Мая георгиевскую ленту уже несколько лет как заменили на свою, красно-зеленую. «У нас в Беларуси своя идеология. Понимаете?» – ответила недовольному отцу школьницы учительница в Слуцке, когда снимала с его дочери георгиевскую ленту.

Власть берет в свои руки акцию «Бессмертный полк», назвав ее «Беларусь помнит». В этом году активистам, которые хотели провести ее в российском формате, не рекомендовали нести баннеры с изначальным названием и попросили влиться в общую колонну. Разрешили акцию в последний день, только после того, как сменили организаторов шествия со слегка одиозных пророссийских деятелей на своих лоялистов.

По этой же схеме – перехват инициативы – работают с казачьими военно-патриотическими детскими лагерями. После того как в их руководстве замитили людей, связанных с донецкими сепаратистами, за их организацию взялось Минобороны.

Расстановка приоритетов

Значит ли все это, что в Минске действительно серьезно озаботились перспективой поглощения со стороны России и развернули масштабную кампанию по дистанцированию от главного союзника? Пока что нет. 

Все перечисленные меры и шаги, притом что они иногда удивляют даже белорусов, в большинстве своем остаются на поверхностном, символическом уровне. Они не настолько глубоки и последовательны, чтобы уменьшить структурную зависимость Белоруссии от России в любом из ее аспектов. 

Минск не пытается политически и экономически сблизиться с Западом настолько, как это было бы нужно, если бы он считал зависимость от Москвы чем-то угрожающим. Доминирующая доля России во внешней торговле Белоруссии колеблется на одном уровне с начала 2010-х вопреки десяткам программ и планов властей по диверсификации экспорта.

Да, Лукашенко попросил приехавшего недавно еврокомиссара Йоханнеса Хана облегчить доступ для белорусских товаров на рынок ЕС. Но при этом он не хочет реформировать хоть что-то в своей государственной, заточенной на Россию экономике, чтобы сделать возможной ее переориентацию. 

Никто не берется выполнять западные рекомендации по свободе СМИ, собраний и выборов. Даже косметические уступки в этих областях могли бы расширить поле для развития отношений с Европой. Минск не идет и на снятие самого давнего раздражителя – смертной казни. Простой шаг, мораторий, показал бы серьезность намерений и открыл бы новые двери в Брюсселе. 

В той же мягкой белорусизации какие-то минимальные шаги власть сделала. Но куда чаще она просто разрешала низовую активность, чем делала что-то сама. Государство не хочет расширять использование белорусского языка в системе образования или выделять деньги на издание законов на обоих языках, а не только на русском.

То же касается и доминирования российского ТВ. На словах Лукашенко призывает делать больше белорусского контента, но на деле новый закон о СМИ ограничивается скромной квотой 30% для национальных передач, потому что на большее у телеканалов ресурсов нет. А выделять им на это деньги белорусское государство не планирует.

Я умышленно не касаюсь шагов вроде выхода из союзов с Россией или сворачивания военного сотрудничества, их действительно можно списать на разумный страх перейти красную черту и разозлить Москву еще больше. 

Однако белорусская власть не предпринимает даже относительно безопасных, но при этом значимых мер, чтобы снизить реальную зависимость от России и сопутствующие риски. Инерция или лень, желание сохранить всю полноту контроля в стране, экономия денег – все это становится важнее.

Если бы Лукашенко считал, что суверенитет страны на волоске и поглощение не за горами, логично было бы ждать более решительных шагов по снижению такой угрозы. Пока что белорусская власть на разных уровнях точечно реагирует на отдельные внешние раздражители, без осознания цели этих усилий или какой-то проработанной стратегии.

Поэтому громкое заявление Лукашенко рано трактовать как симптом страха перед грядущей оккупацией, хоть оно и отражает накопленную нервозность из-за непредсказуемой и меняющейся роли России в регионе. Намеки на потерю независимости и войну «как в Украине» из-за экономического кризиса скорее говорят о том, что в окружающей Белоруссию внешней среде Лукашенко не смог найти более актуальной страшилки. Именно этот призрак сегодня бродит по Восточной Европе. В конце концов, нельзя же рассказывать про «арабскую весну» и оранжевую угрозу по десять-пятнадцать лет подряд. 

Есть ли у белорусского руководства долгосрочная стратегия в отношениях с Россией – сложный вопрос. Но если тут вообще можно говорить о какой-то последовательной линии поведения, то это некий симбиоз из приспособления к меняющемуся настроению Москвы, ответной суверенизации внешней и внутренней политики, прощупывания запасных вариантов и постоянного стремления не пересечь негласные красные линии, не разозлить Москву до стадии невозврата. Во всем этом нет ни бегства на Запад, ни закапывания в землянки в ожидании русских танков.