Вернулась в Минск за визой и попала за решетку. История одной заключенной

Прошлой осенью Екатерина (имя изменено) переехала в Польшу, а потом вернулась в Беларусь, чтобы обновить польскую визу. Пришлось задержаться — за пару месяцев девушка прошла Окрестина, жодинскую тюрьму и Володарку. Но многое для себя поняла. Наша Ніва приводит ее монолог.

«Увидела Минск, который будто откатился назад»

Мне предложили работу в Польше, и осенью 2023-го мы переехали. Думали, что иногда будем возвращаться в Беларусь. Видели — вокруг забирают много людей, но не было четкого понимания, что надо уезжать. Надеялись, пронесет.

В сентябре 2023-го мой муж должен был приехать ко мне в Варшаву на пару дней, но он не смог выехать из страны — оказалось, что на него заведена уголовка. Он об этом чудом узнал и все-таки успел эвакуироваться.

А потом началась проблема с польскими айтишными визами. Чтобы легально остаться в Польше, нужно было подаваться на международную защиту. Муж был на это согласен, а я не могла принять такое решение в отношении своей Родины — сказать себе, что я туда больше не поеду. Возможно, мне нужно было, чтобы эта Родина меня выплюнула, а не я с ней прервала отношения.

Думала делать визу в Грузии или Турции. В Грузии сейчас визы делают очень долго, а в Турции не было свободных дат, чтобы податься на визу, поэтому поехала в Минск по этому делу. Не имела прямой угрозы, [силовики] мне не звонили, но через жену удобно мстить мужу, и мне один адвокат говорил, что лучше не ехать в Беларусь. Но я решила попробовать.

Увидела Минск, который стал более пустым и будто откатился назад. Такое ощущение, что он даже не такой, как во время моего отъезда, а еще хуже. Спрашивала себя: хотела сохранить возможность приезжать, но ради чего — ради трех улиц и двух учреждений, важных для меня? Было ощущение, что из этого города уехало очень много людей, которые делали его особенно интересным. Там открываются новые заведения, ездят хорошие машины, появляются новые инфлюенсеры, поскольку прежних старых нет, но есть какая-то стагнация.

Меня там не было несколько месяцев, но когда вернулась, почувствовала — люди живут в страхе. Например, я сижу в кафе, жду подругу и снимаю на видео, как она ко мне подходит. В кадр попадает еще один столик, там люди о чем-то беседуют. Потом пересмотрела видео, так они говорят о том, что забрали их знакомую.

Люди просят не пересылать им ничего, ставят автоудаление в чатах, некоторые удаляют аккаунты. Они не понимают, что такое состояние для них сейчас норма, а для меня это уже было дискомфортно.

Мы верующие, и у нас тесное комьюнити, многих знаем из церквей по всей Беларуси, и постоянно слышала от людей, что где-то кого-то задержали. Кажется, в 2022-м забрали сначала одну знакомую семью, потом вторую, а потом и еще одну, их забирали по разным делам.

Как мне объяснял потом следователь, когда они заканчивают одно дело, открывают базу и берут из нее кого-то нового. 

«Хранить фото с протестов опасно для тех, кто может быть на этом фото с вами»

За решеткой слышала истории, как людей забирали подъездами. Например, в феврале 2024 года губопиковцы взялись за Боровляны — как мне рассказывали жители того района. Считается, что Боровляны были активны в 2020-м. В Фаниполе также зачищали целые дома.

Если есть материалы только на жену, материалы на мужа ищут уже в квартире. Находят хотя бы один репост, забирают его, как и жену, на Окрестина — его по административке, ее по уголовке. И дальше ищут на него что-то.

Меня шокировало, что люди до сих пор хранят на телефонах и компьютерах фото и видео с 2020-го.

Одна такая девушка, у которой это нашли, говорила мне: мол, это история, это память. А когда ее забросили на Окрестина, сказали, чтобы вспоминала имена всех людей, которые там с ней на фото. Девушка плакала, спрашивала, что ей делать — не могла врать, что не знает тех людей, ведь на фото она их обнимает.

Встречала за решеткой людей, которые не сделали на протестах ни одного фото. Их осудили, так как парень, который был впереди их, снимал видео в инстаграм, как он идет на марш, и те люди попали в кадр. Так что хранить такое опасно и для людей, которые могут быть на фото вместе с вами.

Мне рассказала следователь, что в 2020-м, когда мы спокойно все это публиковали на своих страницах, силовики хранили эти материалы. У них сейчас очень много информации, я уверена, что они не успеют все это обработать до 2025-го и могут даже продлить срок давности. Так понимаю, что когда они приходят за человеком, у них уже есть фото, но если есть наводка, например, на жену, они будут дома искать материалы на мужа.

Мое мнение — все это нужно удалить. Разве что можно сохранить это на флэшке и закопать ее, или, если у вас за границей друзья и они не ездят в Беларусь, передать эти фото им. 

«Когда вышла, хотела чуть ли не встретиться со всеми лидерами, чтобы рассказать, как за решеткой издеваются над людьми» 

Когда я подалась на визу в Минске, поляки мне отказали, я подала апелляцию. Ответа не дождалась, так как меня забрали.

Меня задержали в феврале. Было утро, и я проснулась от какого-то шума. Собиралась спать дальше, потому что было рано, но снова услышала крики: «Выходить по одному!» Не могла понять, что происходит — может, пожар?

Увидела, как в щель двери светят стробоскопами, мигал свет. У меня дома спал ребенок, поэтому решила сама выйти и посмотреть, что происходит. Вышла — а там автоматы, щиты, каски, приехало где-то человек десять.

Они вышли прочищать комнаты, я побежала впереди и говорила им, что там маленький ребенок, чтобы не разбудили его. Очень боялась, что он все это увидит. Когда все комнаты осмотрели, зашли губопиковцы, и я поняла — наверное, это надолго.

Малыш все равно проснулся, вышел из комнаты и все увидел, он очень перепугался. Когда меня забирали, он сильно плакал, тогда я ему строго сказала, чтобы шел к бабушке, которая там была. Раньше бы он меня не послушал, но в тот раз отошел со слезами. А меня отвезли в РУВД, мерзкое место, и потом на Окрестина.

Когда меня привели в РУВД, в нос ударил запах грязного пола, а также бомжихи, которая была в камере со мной. Из-за вентиляции тянулся запах от мужчин, которые много выпили, запах перегара.

На Окрестина не водят в душ. Мы находили бутылку и мылись над туалетом, а кто-то мог два-три дня это не делать, запах был очень неприятный.

В некоторых камерах текли туалеты, из них вытекала моча. Стоял запах мочи вместе с запахом разлитого супа, кусков рыбы, каши, все это смешивалось во что-то отвратительное. Когда я нюхала свои носки, чувствовала, как они впитывали в себя эти запахи — это было ужасно.

До суда я сидела в жодинской тюрьме, а потом меня этапировали на Володарку, так как из Жодино не возят на суды. В той тюрьме меня отвели к оперативнику, и он предложил на него работать. Сказала ему, что не сработаемся. Каждый раз, когда ты возвращаешься в камеру после таких разговоров, на тебя смотрят напуганно: что, если ты согласилась? Но есть ощущение, что они и так все знают, что происходит в камерах.

У меня был один эпизод — просто фото на проезжей части, для них это сразу уголовная статья. Фото было сделано где-то в августе-сентябре 2020-го. Они рассказали, что это мое фото, которое я постила в своих сторис, и вроде бы кто-то его заскринил и разместил с другими фото на каком-то европейском портале. Тот сайт уже не работает, но ГУБОП и Следственный комитет сохранили эти снимки раньше.

Перед судом я молилась и надеялась, что меня отпустят к сыну. Понимала, что будет что-то не слишком приятное, и боялась другого результата, чем выход на свободу. Мне присудили домашнюю химию.

Все так сделано, чтобы ты чувствовал себя заложником, и иногда я думала, что останусь в Беларуси отбывать эту химию. Но каждый такой день — это продолжение заключения, то есть я даю согласие на насилие над собой, я не была на это готова. Также мой муж был в другой стране, и я не понимала, зачем должна несколько лет его не видеть. И быстро осознала: сделаю все возможное, чтобы ни дня больше не отдать людям, которые меня эмоционально насиловали. Через пару недель была в Польше.

Когда я попала на Окрестина, очень возмущалась, что те, кто раньше сидел, не рассказывают об этом. У меня была такая знакомая, и если бы она мне рассказала, что там так тяжело, я хотя бы знала об этом.

И когда я вышла, хотела чуть ли не встретиться со всеми лидерами, чтобы рассказать, как за решеткой издеваются над людьми. Важно этим делиться, возможно, моя история кому-то поможет уберечься.

«Когда ты за решеткой, понимаешь, что не можешь быть не прав»

Что бы я выбрала, если бы отмотала время? Все равно поехала бы домой. Это очень тяжелый период моей жизни, но то, что я увидела, люди, которых я встретила, — это было не просто так. Люди по-разному глубоко запускают боль в свое сердце, и были те, кого заключение просто уничтожало. Я видела, что могу кому-то помочь.

Это может звучать безумно, но таков был мой путь. Когда ты там, ты понимаешь, что не можешь быть не прав, что это и есть сторона добра. Я и так это знала, но за решеткой слетают все маски, убирается вся информационная мишура, ты просто видишь чистые сердца людей.

Помню женщину, которая так волновалась за всех, кого сажают по политике, что решила каждого из них поздравлять с Днем рождения, присылала им открытки. На момент задержания она отослала 10 580 открыток. Объясняла мне, что не могла каждому написать что-то большое, но открытки — то, что она могла сделать.

Моему дедушке в советские времена присудили расстрел за то, что он верил в Бога. Потом ему заменили расстрел на пожизненное, в результате он отсидел в ГУЛАГе 19 лет. Читала его дневники, но его самого не знала и поэтому никогда не могла до конца его понять. И когда я, как и он, ни за что сидела в тюрьме, я стала к нему ближе, это очень ценно. То, чем он делился, что помогало ему выжить в ГУЛАГе, помогло и мне за решеткой. 

В РУВД, на Окрестина, в жодинской тюрьме и на Володарке — везде очень трудно спать, также там сложно совладать с мыслями. У дедушки были очень непростые моменты за решеткой, когда специально пытались ему подорвать психику: создавали какие-то звуки, включали громко музыку. 

Первые сутки на Окрестина очень тяжело: ты сожалеешь, не можешь принять арест, не веришь, что все это реально, многим тяжело и от отношения к ним. Я думала, что сойду с ума, потому что у меня маленький ребенок, он видел, как меня забирали, был в шоке и плакал.

Дедушка говорил, что очень важно сосредоточиться на том, чтобы ни о чем не думать. Нужно закрыть глаза и держать это в голове, можно говорить вслух: «Я ни о чем не думаю». Это очень сложно, но в какой-то момент ты окажешься в пространстве, где ты на самом деле ни о чем не думаешь. Тогда ты уже не так слышишь эти звуки, неприятную музыку, не так чувствуешь плохое отношение. Ночью ты не можешь уснуть, потому что горит свет и ноет музыка. Концентрируешься: «Я ни о чем не думаю, я ничего не слышу».

Когда в камеру попадал кто-то новый, меня просили рассказать одну мудрость. За решеткой очень важно не корить себя за то, что было вчера. Не стоит думать о вчерашнем дне, ведь его не изменить, можно только его принять. И не надо думать о том, что будет завтра, потому что завтрашний день нам не принадлежит. Хорошо, если он будет, но у нас есть только сегодня.

Важно прожить сегодня так, как хочется: быть за него благодарным, сказать добрые слова. Надо жить сегодняшним днем и пытаться не вылетать из тех стен, так как даже в них может быть жизнь. На Окрестина мы рассказывали друг другу о книгах, делились историями из фильмов.

Каждое утро мы молились и желали друг другу доброго дня. На Окрестина ничего нет, кроме буханки хлеба, даже не всегда есть туалетная бумага. Но мы проживали весь день с благодарностью за то, что у нас это есть, что мы есть друг у друга, что мы разговариваем. А в конце дня каждая из нас по очереди благодарила за день и говорила спасибо или комплимент сидящему возле нее — например, за то, что девушка помыла пол. Я и поныне благодарю за все и стараюсь жить сегодняшним днем.