Историк и политолог Роза Турарбекова на канале Школа гражданского просвещения — про отличия режимов и протестов в России и Беларуси.

— Лукашенко — гораздо более жесткий и жестокий диктатор. В этом смысле он выступает в качестве ролевой модели для российских элит, — цитирует Розу Турарбекову Салідарнасць.

Путин, конечно, никогда не признается, что Лукашенко является его ролевой моделью. Но для силовиков в России, для определенных кругов, тех же Z-патриотов, образ этакого патриархального «батьки», хозяина, антизападника, который за так называемые традиционные ценности, является примером.

Опасность опыта беларусского режима и заключается в том, что его апробированные репрессивные практики перенимаются российскими силовиками, и получается, что Беларусь, в их понимании, выступает эдакой лабораторией, в которой ставятся опыты.  

Плюс ко всему российские и беларусские силовики находятся в тесном контакте, который в рамках Союзного государства стал еще теснее. Одна из дорожных карт, например, это создание общего правого пространства.

Причем «правового» здесь подразумевает совсем не то, что мы думаем. В их случае это совсем другое, это преследование, например, беларусских активистов на территории России и российских — на территории Беларуси.

В общем это будет небезопасное пространство для граждан. И уже есть несколько кейсов выдачи беларусских активистов из России.

И эти репрессивные практики, то, что беларусский режим и сам Лукашенко выступают такой ролевой моделью, и эта история с буквальным огосударствлением всего показывают, что, оказывается, так можно и что вы не встретите должного сопротивления.

Сейчас через эти политические события, репрессии, этот ужас войны россияне и беларусы открывают различия обществ, а вместе с тем схожесть государственных органов в определенном смысле и контраст с Украиной. И это дает нам хорошую возможность оценить все то, что мы делали последние 30 лет.

Продолжая сравнивать политическое устройство и события в Беларуси и России, Турарбекова анализирует период становления независимых государств.

— В России все-таки в той или иной мере развивались демократические институты. Была целая история, связанная с развитием этих институтов. В Беларуси ее почти не было — только до 1996 года.

Потом начался абсолютно очевидный откат. Причем он не был резким — шаг за шагом — в какой-то момент эти шаги становились больше, а сегодня то, что мы видим, уже последствия последнего мощного отката, когда мы всерьез начинаем говорить о тоталитарном режиме.  

Просто на наших глазах возрождаются советские репрессивные практики. Такое чувство, что у них есть методички сталинских времен, и они были чрезвычайно быстро введены в практику.

С моей точки зрения, такой поразительный опыт транзита от авторитарного режима к демократии на самом деле не может быть только в одностороннем порядке. Может быть реверс.

И вот этот реверс для нас стал открытием, то есть то, до какой степени можно вернуться назад. Потому что у нас пока нет только массовых расстрелов. Все остальное уже есть, уже внедрено.

В некоторых вопросах беларусский режим пошел даже дальше, чем Советский союз, по крайней мере, эпохи времен Брежнева.

Это касается, например, высшего образования, университетов. Это такой даже не возврат в сталинскую эпоху, а в каком-то смысле институциональный дизайн, когда сфера высшего образования была поставлена под прямое управление КГБ.

У беларусского режима есть негативный опыт для обмена, мы можем сказать, что будет дальше (в России) — отъем собственности, аресты, преследования за границей, репрессии.

Для уехавших беларусов страшным ударом стал паспортный указ, когда фактически государство отказалось от защиты своих граждан за границей.

Когда мы объясняли это нашим западным партнерам, они просто не могли понять, как такое может быть. И беларусы объясняли, что всех нас фактически де-факто лишили гражданства.

Следующим шагом может стать преследование людей за границей. Помимо внедрения агентов, помимо угроз родственникам, детям, престарелым родителям, отъема собственности теперь запускается и процедура лишения гражданства.

И одного человека у нас уже лишили гражданства, хотя это прямое нарушение конституции, — напомнила политолог.

Она указала и на отличия протестного движения в Беларуси и России.

— Это в России протесты 2011 года привели к разочарованию и унынию. В Беларуси это был совершенно отличный процесс.

Беларусские протесты были именно подавлены. Это было силовое подавление. И если бы беларусские мирные протесты были не такими мирными, то и подавление было бы еще более кровавым…  

При этом беларусские протесты носили в основном горизонтальный характер, у нас не было лидеров, они либо сидели в тюрьмах, либо вынужденно покинули страну. Поэтому противопоставить что-то планированию спецоперации было сложно.

Были брошены колоссальные силы и это был именно подавленный протест, а не разочарование беларусского гражданского общества.

И это подавление, массовые репрессии, такой ответ режима был пропорционален стремлению беларусов освободиться от него. И это стремление не угасало очень долго…

На самом деле режим все эти годы накапливал этот репрессивный потенциал и в 2020 году задействовал его максимально. В этом состоит существенное отличие беларусских протестов от событий на Болотной в России.

Также они несопоставимы по масштабу. В Беларуси из 9 миллионов, а фактически 4,7 миллиона взрослого населения, вышли миллион-полтора. Это почти половина, что означает, что у нас была революция, а не протест.

Болотная, несомненно, стала одним из этапов борьбы гражданского общества против государства. Но это не была революция. В этом также большая разница.

2020 год лично я называю нашей первой беларусской революцией. Нашей собственной, ничьей больше — ни 1830, ни 1863, ни 1905, ни 1917 — это только наша первая революция как нации.

Наверное, это был самый удивительный момент, что такая быстрая модернизация беларусского общества и формирование среднего класса в достаточно короткие сроки, благодаря, конечно, IT, в небольшой стране с небольшим населением дало такой эффект.

Переносить это на Россию бессмысленно, потому что это совсем другая страна, с другой территорией, населением, историей. Но что плохо, что российское государство учится у беларусского этой репрессивной практике и, по-моему, только сейчас, гораздо медленнее из-за масштабности, разворачивается, пытаясь задействовать репрессивный аппарат, — заключает Турарбекова.